11 "а" класс МАОУ СОШ №6 с углубленным изучением отдельных предметов г.Кушва : День Учителя

Классный час

"Учитель в концлагере"

стихотворение Малины Мюлбштейновой,

которая родилась

в 1937 и погибла в 1944 в возрасте 7 лет:

Хотите посчитать?

Раз — нары,

Два — одеяло,

Три — фуфайка,

Четыре — миска,

Пять — ложка...

Вот и весь мой свет.

Сколько транспортов? Сколько?

Три? Два? Один? Не знаю...

Пришел и наш черед.

Мама уже собирает вещи.

Холокост - от Holocaust, что по-гречески значит «всесожжение» - обозначение массовых убийств евреев в 1933 - 1945 гг. в Европе

Традиционно жертвами Холокоста считаются 6 миллионов евреев Европы.

« Затронул ли Холокост детей? В какой степени?»

Ежегодно 11 апреля отмечается день освобождения узников фашистских концлагерей. В этот день истощенные, изможденные, измученные, но непокоренные узники фашистского концлагеря БУХЕНВАЛЬД подняли восстание и за день до прихода советских войск сами освободили себя!

Среди истощенных, собравших все силы для боя со своими мучителями были подростки и дети. Вместе с другими узниками они брали в руки булыжники, доски, бежали к проволочному ограждению…

«Кого из учителей вы можете привести в пример для подражания

(война, концлагерь, период Холокоста)»

В один из сентябрьских дней 1944 года в детском бараке №8 в Бухенвальде появился пожилой человек высокого роста, степенный, сдержанный. Это был учитель Никодим Васильевич Федосенко. В лагере привычным было обращаться друг к другу на «ты», но в этом человеке чувствовалось такое особенное, что невольно побуждало даже незнакомых людей обращаться к нему на «вы». Первым делом Федосенко предупредил, чтобы кто-нибудь из подростков встал перед входом и наблюдал. Если появятся фашисты, он должен подать сигнал. Так начался первый урок. О чем можно было сказать детям, чтобы отогреть их души? Учитель поднимал то одного, то другого и спрашивал: «Ты помнишь, откуда ты? Из какого города или села? Как называлась улица, на которой ты жил? Расскажи нам…»

И ребенок, стоя в заношенной полосатой одежде, видел в эту минуту перед собой не барачные нары, а тот уголок земли, откуда он был родом. И он, волнуясь и запинаясь, начинал говорить. О том, каким был его дом, какими он помнил отца и мать, свою улицу, школу. Обостренным страданиями чувством дети поняли, зачем обо всем их спрашивал учитель. В концлагере их хотели лишить не только памяти, но и всего человеческого. У них не осталось здесь ни имен, ни ФАМИЛИЙ, А ТОЛЬКО ОДНИ НОМЕРА. Когда их окликал фашист, каждый должен был быстро назвать своей номер. И вот Никодим Васильевич с первого урока напоминал им: «Вы не одни на свете. У вас есть Родина! Победа будет за нами»

Вскоре к детям пришел еще один учитель – Николай Федорович Кюнг, который до войны был преподавателем истории. Многое сделал для подпольной школы и австрийский коммунист Франц Лейтнер.

Дети в Бухенвальде понимали, что нельзя задавать лишних вопросов, никто из них и не спросил, почему это вдруг пришли к ним учителя, стали вести уроки. Не знали они сначала и о том, что открыть эту школу было решено по заданию Интернационального подпольного комитета, созданного в Бухенвальде.

Из воспоминаний Николая Федоровича Кюнга:

Однажды вечером меня вызвали из барака и передали, чтобы я подошел в условленное место. Там меня ждал один из связных подпольного центра. Мы стояли у стены барака, в котором слышался стук колодок, ведер, простуженные и охрипшие голоса. Связной говорит мне: «Ты ведь преподавал историю до войны? Нужен сейчас учитель в подпольную школу. Это задание комитета…» Когда я шел впервые в детский барак, то волновался до слез. Ведь у меня тоже было двое детей. Где они? Что с ними? В бараке меня ждали. Дети сидели на полу, на подоконниках. Лица исхудавшие. И потому казались огромными торчащие уши и бездонные застывшие глаза с выражением привычного испуга. Об одном тогда думалось, если хоть потеплеют эти глаза на моих уроках, значит, я старался не зря . Я понимал, что ребятам трудно будет отвлечься от своих горестных дум, сосредоточиться. Стал рассказывать им об Александре Невском, о битве на Чудском озере. Вижу, ребята задвигались, зашевелились. Все, что внушает им веру в победу, они инстинктивно схватывали на лету…

- Наши подпольщики работали и на вещевом складе, и в канцелярии, - рассказывал Н.Ф. Кюнг. – Они помогли достать бумагу и карандаши для детей. Принесли в барак кусок фанеры, на которой писали темы урока или арифметические задачи. Мне запомнилась такая картина: Н.В.Федосенко пишет на доске: «Мама моет раму, а папа воюет на фронте» Надо было дать почувствовать детям, что они не быдло, каким хотели их видеть фашисты, а люди. И если проходят такие уроки, значит, у них есть будущее.

И учителя, и ученики рисковали жизнью за каждый урок в подпольной школе. Расправа за школьную доску, обучение грамоте и счету? Да, таков был страшный режим концлагеря, но ни педагоги-подпольщики, ни учащиеся, даже самые малые, не думали об этой нависшей над жизнью угрозе. Что-то еще более важное, чем инстинкт самосохранения, родилось в их душах. Они хотели учиться даже перед лицом гибели. В этом их стремлении был вызов врагу. И не было теперь более прилежных учеников, чем ребята в затхлом бараке.

Школа в Освенциме

Возможно ли словосочетание «школа в концлагере»? Парадокс, но школа была: в лагере смерти Освенцим каждое утро сотни детей отправлялись на занятия в школу, где группками рассаживались на полу перед воспитателем, который рассказывал им истории, играл и пел с ними или учил их танцевать, в то же самое время в крематориях ежедневно сжигали тысячи трупов других евреев. Посреди зловония, исходившего из труб крематориев, дети и их воспитатели справляли Песах и хором пели «Оду к радости» из Девятой симфонии Бетховена. Даже сам Менгеле пришел послушать, как дети «низшей расы» поют «Все люди братья». В какой степени парадокс?

Детский барак в Биркенау украшает картина, на которой дети идут в школу, обычное занятие обычных детей, но как это воспринимается в бараке лагеря смерти не передать словами.

. Им тоже давали задания – убраться в бараке. «Порядок, прежде всего!» И они камешками или стеклышками чистили доски своих нар, убирали мусор с пола.

Дети и учителя Терезина

Что нужно было сделать взрослым, чтобы дети не сошли с ума? Чтобы они жили полноценной жизнью? Чтобы могли после гетто продолжить прерванную на долгие годы учебу?

Взрослые надеялись, что дети вернутся к нормальной жизни. Но если бы детский врач Д-р Шаффа знал, что те дети, которых он носил на руках ночами напролет, чтобы не застаивалась мокрота в больных легких, дети, которых он вылечивал ценой огромных жертв, будут отправлены в Освенцим и умерщвлены, разве он перестал бы их лечить? Если бы великий педагог Ирма Лаушерова вместе с Руди Орнштейном знали, что те дети, которых они обучали по учебнику для чтения, созданному ими для семилеток, вскоре превратятся в пепел, разве отказались бы они от этой работы? Если бы те воспитатели детских домов, бодрствующие днями и ночами (разбудить ночью Евичку, чтобы она не промочила постель, дать лекарство Руте, поменять компресс Петру, промыть глаза Марте, положить ладонь на лоб перепуганного ребенка, чтобы его плач не пробудил остальных детей, достать талоны на стирку и ремонт обуви и т. д.), знали что за 15 минут можно истребить пять тысяч человек, разве перестали бы они учить детей?!

Известны два факта: узнав о предстоящем истреблении детей, покончили с собой Фреди Хирш и Адам Черняков. Фреди Хирш был главным воспитателем в Терезинском семейном лагере в Освенциме. Когда ему сообщили, что назавтра всех отправят в газовую камеру, в том числе и 256 детей до десяти лет, он принял яд. Ему было двадцать шесть. Адам Черняков возглавлял юденрат в варшавском гетто. Когда он понял, что будет с детьми, он тоже отравился. Корчак прошел с детьми до конца. Фридл Дикер-Брандейсова тоже. Мы не вольны судить ни тех, ни других.

Ирма Лаушерова, педагог и воспитатель детского дома девочек, вспоминает: «В стесненности, скученности росла и крепла солидарность, а вместе с вынужденными препятствиями возрастала ответственность. Пока существовала жизнь, существовала и «надежда». Наше стремление выжить было непоколебимо».

После гибели детей осталось: 5000 рисунков, журналы «Ведем», «Бонако», «Рим Рим Рим», «Камарад», «Голос чердака», «Новости», дневники, тетрадки с пожеланиями, пригласительные билеты на вечера поэзии, на лекции и спектакли, да куклы для кукольного театра.

Януш Корчак

В «Доме сирот» было более ста детей (в 1940 году - более двухсот) и всего восемь человек обслуживающего персонала, включая самого директора, причём все - даже повар и прачка - были воспитателями, разделяли идеи Корчака и практически их осуществляли. Это было маленькое «государство» детей, во главе которого стоял «Совет самоуправления».

В 1940 году вместе с воспитанниками «Дома сирот» был перемещён в Варшавское гетто. Он отклонил все предложения неевреев-почитателей своего таланта вывести его из гетто и спрятать на «арийской» стороне.

В этот период Корчак был арестован, несколько месяцев провёл в тюрьме. Освобождён по ходатайству провокатора А. Ганцвайха, который таким образом хотел заработать авторитет среди евреев.

В гетто Корчак отдавал все силы заботе о детях, героически добывая для них пищу и медикаменты. Воспитанники Корчака изучали иврит и основы иудаизма, да и он сам, видя равнодушие христианского мира к страданиям евреев, страстно мечтал вернуться к истокам иудаизма. За несколько недель до Песаха в 1942 году Корчак провёл тайную церемонию на еврейском кладбище: держа Пятикнижие в руках, взял с детей клятву быть хорошими евреями и честными людьми.

Когда в августе 1942 пришёл приказ о депортации Дома сирот, Корчак пошёл вместе со своей помощницей и другом Стефанией Вильчинской (1886—1942) и 200 детьми на станцию, откуда их в товарных вагонах отправили в Треблинку. Он отказался от предложенной в последнюю минуту свободы и предпочёл остаться с детьми, приняв с ними смерть в газовой камере.

Из рассказов очевидцев об отправлении детского дома Корчака в Треблинку мы знаем, что дети шли организованно, спокойно, колонной по четыре человека, и несли зелёное знамя своего Дома - со щитом Давида. Они пели - это было шествие, доселе невиданное...

Он шел во главе колонны поющих детей, держа на руках ослабевшего мальчика, а за руку - девочку, шел, вероятно, с улыбкой - ведь дети народ наблюдательный и сразу бы поняли все. О своей смерти он, конечно же, не думал... Но еще час, еще пятнадцать минут, еще минуту он мог поддерживать в них надежду, отгонять от них страх смерти... Что еще мог сделать старый доктор?

Еще одно свидетельство: «Я был на Умшлагплаце, когда появился Корчак с Домом сирот. Люди замерли, точно перед ними предстал ангел смерти... Так, строем... сюда еще никто не приходил».

«Что это?!» - крикнул комендант. «Корчак с детьми», - сказали ему... Когда дети уже были в вагонах, комендант спросил доктора, не он ли написал «Банкротство маленького Джека». «Да, а разве это в какой-то мере связано с отправкой эшелона?» - «Нет, просто я читал вашу книжку в детстве, хорошая книжка, вы можете остаться, доктор...» - «А дети?» - «Невозможно, дети поедут». – «Вы ошибаетесь, - крикнул доктор, - вы ошибаетесь, дети прежде всего!» - и захлопнул за собой дверь вагона.

6 августа 1942 года Януш Корчак погиб вместе со своими детьми и сотрудниками «Дома Сирот» в одной из газовых камер лагеря смерти в Треблинке.

Незадолго до гибели Корчак писал: «Если бы можно было остановить солнце, то это надо было бы сделать именно сейчас».

Это хорошо понимала австрийская художница и педагог Фридл Дикер-Брандейс (Friedl Dicker-Brandeis), которая занималась рисованием с детьми в чешском гетто Терезин во время Второй мировой войны.

Фридл Дикер-Брандейс

родилась в Вене в 1898 г., училась в Баухаусе, потом работала как художник, театральный дизайнер, архитектор, а также как педагог, обучая детей основам изобразительного искусства. В Терезине она два года занималась с детьми рисованием, жила с ними в детском доме, а 6 октября 1944 г. была депортирована в Освенцим, где и погибла.

У педагогов, которые работали в детских домах гетто, в июле 43-го состоялся семинар. Прочитанная на нем лекция Фридл называлась очень скромно – «О детском рисунке». Эта работа сейчас переведена на все языки, она считается основополагающей работой по искусствотерапии. Если вы будете ее читать, то вы никогда не поймете, что она написана в лагере. Единственное упоминание об этом лишь в том параграфе, где автор говорит о том, что мальчики такого-то блока ужасно хотят рисовать, а кистей не хватает. Поэтому Фридл придумала такой урок: один ведет дневник, другой приносит бумагу, третий – стоит за спиной у рисующего и ждет, пока он закончит. Фридл пишет, что эти занятия в группе необычайно продуктивны – дети сами учатся друг у друга, а ее задача – только быть с ними.

Фридл говорила об одной своей ошибке. Она спросила 11-летнюю девочку, рисовавшую обнаженную женщину, к которой приближается мужчина с револьвером, – что это? И девочка очень быстро, на этом же рисунке, накинула на нее одежду, чтобы она не была обнаженной. Фридл пишет, что она ее спугнула, не дала девочке возможности войти в ту тему, которая, видимо, ее страшно волновала. Эта девочка – Эва Шурова, ей было всего 11 лет, когда она погибла. Дети видели всё, что происходит в гетто, они видели и совокупления, и смерть, они видели всё. Фридл пишет, что потом ей понадобилось еще десять уроков, чтобы эта девочка смогла открыться. Дети создавали потрясающие по уровню свободы произведения. Благодаря творчеству детям удавалось освободиться – хотя бы на час – от гнетущей реальности. Часто дети должны были вообразить себе то, чего никогда не видели или видели, но забыли. На занятиях свободные темы чередовались с натюрмортами или копированием картин. Искусствотерапия, которой Фридл занималась с детьми в гетто, была направлена в первую очередь против страха, она исцеляла детей духовно, давала им ощущение свободы, приводила в порядок их чувства и мысли. Пять тысяч детских рисунков, конспект лекций Фридл для учителей и педагогов были найдены в домах и бараках Терезина после войны; сама она погибла в Освенциме в 1944 году. Ученики Фридл, пережившие ужасы Терезина и Освенцима, стали художниками, искусствоведами, детскими психологами, врачами… Ей они обязаны выбором профессии, на многое они до сих пор смотрят ее глазами.